Язык и речь
являются базисными системами координат в интерпретации личности. Понимание другого,
отличного от нас, субъекта возможно только с опорой на лингвистические и
паралингвистические средства. Языковая активность субъекта является оптикой,
сквозь призму которой возможно понимание мышления личности. В этой статье
нам хочется подойти к рассмотрению психиатрической нозологии (на примере
расстройств шизофренического спектра) с точки зрения лингвистики.
Зачастую мышление
душевнобольных характеризуют как алогичное, непоследовательное, резонерское, но
при этом от нас ускользает, что подобные терминологические характеристики
языковой активности существуют лишь в нашем сознании. Самим больным их
поступки, мышление и речь кажутся вполне обоснованными и разумными. Эти
особенности мышления шизофренических пациентов принято относить к ориентировкам
на вторичные признаки. Например, больной в тесте на классификацию
понятий может объединить слова «пчела» и «Земля», так как, с его точки зрения,
между ними много общего, «если у пчелы оторвать крылья, то она, как и Земной шар,
будет вращаться вокруг собственной оси». Необычность мышления и психотический
язык могут производить сильное впечатление на обычного человека, в т. ч.
художественно-эстетическое (достаточно вспомнить В. Хлебникова и его
повесть «Зангези»), но факт остается фактом: человек поступает так, как он
думает, чем необычнее мыслительные акты и речевая коммуникация – тем необычнее
поступки.
Перефразируя М.
Хайдеггера, можно сказать, что язык – это дом мыслящего субъекта. В конечном
счете, оригинальность мышления, переходящая в эксцентричность, приводит
больного к отчуждению от социума. Психиатрический больной выстраивает
совершенно необычные когнитивные карты, которые лишь усиливают его одиночество.
В этом ракурсе психическую нормативность возможно эксплицировать как
разделенные социальные смыслы, которые высвечивают себя как в языковой, так и в
поведенческой явленности субъекта. Безусловно, подобная дифференциация может
служить лишь наброском, очерчивающим реперные точки в понимании анонсированной
проблематичности, и не исчерпывает все возможные случаи.
Б. В. Зейгарник
указывает: «Больные часто оказывались не в состоянии представить себя в позиции
отгадывающего, адекватно использовать свой опыт» [2. С. 143]. Таким
образом, патология пациента влияет на его социальные действия и нарушает
адаптацию. Многие психологи (Л. С. Выготский, Б. В. Зейгарник,
Д. А. Ольшанский, К. Витакер и др.), наблюдая за
душевнобольными, убедительно показывали, что в большинстве случаев люди,
которых считали утратившими связь с реальностью, на самом деле
переживали и чувствовали, но не могли выразить и проговорить свое
отношение в общепринятой форме. Особенно показательной нам представляется
нозология «шизофазии» – заостренного клинического случая разрыва мышления и
речевого компонента. В психиатрии это образно называется «языковая окрошка».
Больной может проявлять эмоции (телесно или посредствам голоса), но слова и
фразы не связаны в едином смысловом поле. Речь больного изобилует
вводными словами, глаголами в безличном, неопределенном выражении,
наблюдается несогласованность в падежных формах и спряжении. При этом
поведенческий компонент достаточно целостен и соответствует ситуации, т. е.
поведение осознанно. Данный пример можно проинтерпретировать как критическое
замечание в отношении теории лингвистической относительности Sapir – Whorf [4. С. 336].
На наш взгляд,
ситуация взаимодействия мышления и языка представляется скорее ситуацией взаимообуславливания
и обмена, при смещении силового центра в сторону мышления. Нарушения мышления
всегда ведут к нарушению в языке и речи, а вот нарушения речевого компонента не всегда
означают отклонения в мышлении.
Одним из значимых
механизмов оценки психического состояния человека является беседа, поэтому
вполне уместно расширение медицинской матрицы психиатрии и заимствование опыта
гуманитарных дисциплин: социологии, лингвистики, семиотики и т. д. Один из
основателей антипсихиатрического вектора мысли, сам врач психиатр, Т. Сас
пишет: «Психиатрия использует методы коммуникативного анализа, несмотря на
связь между психиатрией и такими дисциплинами, как символическая логика,
семиотика и социология, проблемы душевного здоровья продолжают ограничиваться
традиционными рамками медицины» [3. С. 19].
Шизофрения – это
семантический проект, затрагивающий лингвистические представления и средства выражения.
Создать представление о самосознании мы можем, фиксируя речь больного. Наиболее
близко к описанию психотического языка подошел, на наш взгляд, французский
психоанализ, в частности Ж. Лакана и Ф. Гваттари, а также структурная
лингвистика Р. Барта. Согласно представлению французской школы, речь
делится на означающее (слово) и означаемое (предмет), следовательно, мир
задается границами нашего языка, или, как сформулировал Л. Витгенштейн, «граница
моего языка – это границы мира». В нашем языке может быть лишь то, что
объективировано в реальности (если не объективной, то, как минимум, субъективной)
как наличное – имеющее объем и содержание понятия. Слово зовет нас к
материальному миру, принадлежность к которому определяется языковыми рамками.
Используя образное понятие зонда, предложенное А. Н. Леонтьевым,
можно сказать, что язык – это подручное средство, через которое описывается
реальность, наши представления локализуются на границе контакта бытия и
языковой реальности, поэтому смысл всегда сосредоточен на границе объекта и
субъекта, именно там рождаются смыслы, а любые рассуждения о «глубинном
значении» становятся бессмысленны. Неслучайно Ж. Делез и Ф. Гваттари
пишут о «коже – как самой глубокой части тела, все происходит на поверхности
события» [1. С. 352]. Именно так функционирует психотик: его означающее
оторвано от означаемого и занято бесконечным, хаотичным, неукорененным
воспроизведением новых смыслов в отрыве от плотных слоев Бытия. Шизофреник,
маневрируя от провала в реальность, предпочитает скользить на поверхности
бытия. Его означающее объективируется в качестве номадической сингулярности,
свободной от общепринятого мира. Психотический язык не связан, не укоренен
своими истоками в бытие, он фрактален и поэтому трудно понятен Другому, это виртуальная,
клонированная реальность; как сказал один больной, «самое мучительное в
шизофрении это незнание того, что реально, а что нет. Представьте, вдруг вы
узнаете, что люди, места, события крайне важные для вас не умерли, не исчезли,
хуже, их никогда не было». Из этой теории становится понятным шизофренический
новояз: перекрещивание смыслов, ассоциации по созвучию и другие особенности
языка шизофреника, с помощью которого он не просто описывает, но создает новую
социальную реальность. Психотический язык не описывает мир (в общепринятом
смысле), а сам становится им, например, из речи больного: «вязкая пустота»,
«одномерность происходящего», «чей-то голос нашел своей дом в моей голове» –
эти фразы не транслируемы на общедоступный нам «жизненный мир» (Э. Гуссерль),
но эмпатически мы может понять их. Психотический язык отсылает нас к новой,
иной реальности, где означающее первичнее означаемого.
Эта уникальная
система языковых игр и правил в XX веке из клиники
трансмутировала в широкое употребление, особенно в постмодернистской литературе
(В. Хлебников, Д. Джойс, Г. Витткоп, В. Сорокин и др.).
Шизофренический новояз – это не привычный оксюморон, как стилистическая находка
автора (что особенно широко представлено в русской литературе первой половины XX века среди символистов и футуристов), а субъективное
ощущение, восприятие пациентом себя и окружающего мира.
Объективация
означающего и смещение семантической нагрузки с означаемого приводят в итоге к
нарушению здравого смысла, понятого как социальное знание. Символический мир
патологических образов за счет их повышенной аффективности становится
первичным, более значимым, чем общепринятое, повседневное и в чем-то банальное
со-бытие с Другими. Если с больным разговаривает сам Бог, есть ли смысл
доверять психиатру, который говорит, что это галлюцинации?
Э. Блейлер однажды
сказал: «Мышление здорового человека всегда банально», оно скучно и неинтересно.
Общество репрезентует себя на уровне социального знания, правильных мыслей и
действий, на уровне здравого смысла. Психотический клиент психолога испытывает
дефицит этой формы знания, которая проявляется в нарушении восприятия,
осмысления каузальных связей и коммуникаций. Он оказывается в изоляции от
общедоступного, социально-здравого мышления, нарушения сознания приводят к
искаженной коммуникации и прогрессированию дезадаптации больного.
1. Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. –
Екатеринбург : У-Фактория, 2008.
2. Зейгарник Б. В. Патопсихология. – М. : Изд-во
Московского университета, 1986. – 143 с.
3. Сас Т. Миф душевной болезни / пер. с англ. В. Самойлова.
– М. : Академический проект, 2010. – 19 с.
4. Сепир Э. Статус лингвистики как науки. – М. : АСТ :
Terra Fantastica, 2003.
ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ ЛИЧНОСТИ В КОММУНИКАТИВНОМ ПРОСТРАНСТВЕ: РИСКИ И УГРОЗЫ